Наши дети растут в эпоху изобилия. Фото Reuters
Некоторые мебельные магазины я люблю особенно – даже зная, что «дубовый» стол сделан из фанеры, кровать развалится, розовый куст в горшке завянет, карета превратится в тыкву, туман рассеется, и я снова окажусь в своем хаосе, в купленных в том же магазине меховых тапочках, сжимая в руке ситечко для заварки, которое тоже оттуда.
Моя квартира никогда не будет похожа ни на одну из созданных магазинными кудесниками комнат-витрин. Но все равно я с готовностью отдаюсь этой умиротворяющей ласке иллюзии, эфемерным декорациям домашнего счастья, мягкому свету, креслу, которое шепчет, что в нем меня ждут самые нежные вечера, столу, который внушает, что за ним я сложу самые прекрасные вещи. И я чувствую, как загораются мои глаза, как ноги сами ведут по мебельным лабиринтам.
О суровые вещи советских времен, созданные лишь для того, чтобы выполнять свои функции! Все эти топорные комоды, неподъемные буфеты, лампы – они даже не пытались понравиться. Производитель не закладывал в них соблазнительность. Они были с нами безжалостно честны, они не кричали: «Возьми меня, я сделаю тебя счастливым!», не обещали ничего, кроме своих функций.
Теперь же вещи всегда обманывают. И ты знаешь об этом. Что ни говори, некоторые магазины умеют сыграть на неизбывной человеческой тоске по Дому, В Котором Ждут. И понятно, что, унося в бумажном экопакете держалку для фотографий, ароматическую свечу или вазу со стеклянными шариками, мы уносим мечту о Доме.
А уж если в упаковку будет вложен шестигранный ключ для сборки мебели, то ты себя почувствуешь не просто потребителем, а созидателем. Магазин выполнит терапевтическую функцию, помогая человеку в облегченной форме реализовать свои архетипические задачи – «посадить дерево, построить дом…». Возможно, ты никогда не возьмешь в руки лопату и молот, не взрыхлишь землю, не выкопаешь фундамент, зато у тебя всегда найдется шестигранный карманный ключик к обывательскому счастью.
А чего стоят кафе при магазинах, где можно попробовать фрикадельки и кофе? Или смеющиеся дети на игрушечных лошадках? Или молодые пары, проверяющие матрас на прочность? Все это рядом – стоит протянуть руку. Вот и теперь, сидя в такой столовой с купленными дурацкой овечьей шкурой, набором полотенец и фикусом, я чувствую себя совершенно счастливой.
Но иногда я чувствую себя растерянно – например, в магазинах, предлагающих товары для творчества и хобби. Когда я была ребенком (а детство мое пришлось на годы перестроечного дефицита), у меня было море игрушек.
Игрушки росли везде. Мы собирали репейник и лепили из него медведей, мы делали из желудей человечков, а из использованных тюбиков зубной пасты – золотые чеканки. В нашем подъезде жила старушка Надежда Захаровна, она учила взрослых и детей плести из газеты «Правда» корзинки, делать абажуры из воздушных шаров и шторы-висюльки из скрепок и первомайских открыток. Мы занимались этим часами в ее волшебной комнате, заставленной самодельными цветами и наполненной качающимися кружевными тенями от 15 абажуров.
Здесь ноги сами тебя ведут по мебельным
лабиринтам. Фото Reuters
Но самой чудесной игрушкой, которую мы с ней сделали, был петух (вернее, одна петушиная голова, но, поверьте, она стоила целой птицы). Чтобы сделать такого петуха, нужно было дождаться, пока одна из перчаток потеряется, и тогда оставшуюся перчатку можно было набить ватой, пришить глаз-пуговицу, а на большом пальце вышить клюв. Была у меня и кукольная мебель – письменный стол из спичечных коробков, в которые можно было прятать самодельные микрокниги, сверстанные из маминых черновиков…
Поэтому в магазине для хобби я испытываю смешанные чувства. Восторг, обиду, зависть. Зависть к тем детям, для кого все это предназначено, и которые никогда не оценят этого так, как оценила бы я.
Наборы для росписи, лепки или пошива игрушек – розового кота, ах, голубого единорога. В этих наборах есть все необходимое – вырезанные детали из цветного флиса, подвижные кошачьи глазки и клок настоящего меха. Проблема в том, что теперь мне уже не хочется шить кота. Но этого не хочется и моим детям. То есть они, конечно, могут. Могут поиграть и в это. Или во что-то другое. Или в третье.
Мои дети родились в эпоху изобилия. Великий философ Жан Бодрийяр называл это состояние «после оргии», когда человечество прошло всеми путями производства и сверхпроизводства всех возможных наслаждений, вещей, символов и игр. Все желания освобождены и готовы быть удовлетворенными в любую минуту. Поэтому мы немного растеряны.
И теперь я как-то особенно близко принимаю эту простую мысль – фантазия связана с аскезой. Иван Бунин за несколько дней до работы отказывался от мяса и вина, Ван Гог уволился из крупной торговой фирмы своего дяди, чтобы жить в нищете и писать картины, Павел Федотов по тем же причинам отказался от любимой женщины…
Аскеза – хороший друг творчества. В пустой детской комнате оживают рисунки на обоях, бабушкин чулок превращается в змею, а капроновые ленты – в бальные платья для несуществующих кукол.
В коробке для творчества есть все, что нужно, и даже слишком, так слишком, что уже не остается места фантазии. Творца вытесняет исполнитель – живописец картин по номерам, скульптор заготовленных форм.
В таких магазинах можно найти даже пластиковый репейник – колючки из цветного пластика. Правда, они слипаются не так хорошо, как настоящие, но, уверена, технология будет совершенствоваться. Кто-то ведь придумал эту игрушку. Тот, кто лепил из него медведей в перестройку. Он знает толк в настоящем репейнике.
Источник: