«Аннетт» создана не для того, чтобы развлекать зрителя. Кадр из фильма
Премьера «Аннетт» состоялась на Каннском кинофестивале – картина, первая за девять лет полнометражная работа французского режиссера, открывала смотр. От Леоса Каракса можно было ожидать чего угодно, но такого, кажется, не ожидал никто. Несмотря на то что главные роли исполнили не артхаусные, как водилось у автора раньше, а вполне мировые, даже голливудские звезды – Адам Драйвер и Марийон Котийар – в графе «жанр» вполне обоснованно значится мюзикл, саундтрек и даже сам сценарий написала группа Sparks, а картинка в целом получилась весьма глянцевой, в «Аннетт» нет ни попсы, ни гламура, ни сказочности. А на то, что есть, смотреть больно.
Популярный стендап-комик Генри МакГенри (Драйвер) полюбил оперную диву Энн (Котийар) – и жили они недолго и несчастливо. Впрочем, стоит поподробнее остановиться на самих персонажах. Например, весельчак из Генри – так себе, в его выступлениях вообще нет шуток, зато есть бэк-вокал и этакий «смех за кадром» при живой аудитории, которая хором напевает вопросы и хором же хохочет и возмущается. Генри на сцене в основном язвительно страдает и философствует. Энн тем временем, вечер за вечером, отыгрывает классические оперные партии, методично умирая в каждой из своих ролей. Найдя друг друга в этом условном, если не сказать фальшивом, мире, герои женятся и, продолжая петь – да, почти все реплики, к месту и не очень, здесь пропевают, – заводят ребенка, не замечая, что вместо розовощекого младенца держат в руках жутковатую деревянную куклу на шарнирах. Вот она Аннетт.
Несмотря на мучительную фантасмагоричность происходящего на экране, сразу понятно, что кино это едва ли не самое личное, исповедальное в фильмографии Каракса. Его предыдущая «Корпорация «Святые моторы» была посвящена таинственно умершей жене и музе, актрисе Екатерине Голубевой, новый же фильм – их общей дочери и в целом родительскому и семейному опыту. Не счастливому, а пронизанному болью, заунывными, надрывными балладами о слишком сильной любви друг к другу, а еще и насилием, если не сказать абьюзом. Художественное покаяние Каракса, конечно, наполнено иронией и рефлексией – есть сверхактуальный пассаж на тему #MeToo и горько-саркастичное изображение сующей нос не в свое дело прессы, поверхностно пытающейся раскопать подробности личной жизни. А еще весьма изобретательно с точки зрения демонстрации природы любви отца и матери к своему чаду.
Аннетт в виде деревянной игрушки, которая, помести ее в фильм ужасов, точно бы являлась зрителям в кошмарах, символизирует одновременно и безоговорочное принятие, и отторжение, неспособность полюбить это существо, в котором, видимо, хочет повиниться Каракс. В ней нет ничего человеческого, но она так похожа на свою сведенную героем в могилу мать – обладает божественным голосом, которым поет, еще не умея толком говорить. И однажды обязательно обретет человеческое лицо, хотя будет уже слишком поздно для них обоих. Ближе к финалу история и впрямь превращается в психологический хоррор, а в голове намертво застревает местами фальшивящий голос Драйвера, напевающий ту самую лейтмотивную композицию про то, что они с Энн просто любили друг друга слишком сильно.
«Аннетт» создана не для того, чтобы нравиться и уж тем более развлекать зрителя. Это, судя по всему, должно быть в некотором смысле совместным с режиссером экзистенциальным переживанием. И переживанием действительно становится (переживаешь, когда это уже кончится), а вот сопереживанием не очень. Откровения по поводу собственной токсичности режиссер облачает в оправдывающую ее форму произведения искусства, берет своим альтер эго плохо поющего, но тем не менее Адама Драйвера, актера на пике актерской формы и карьеры, и создает неудобное во всех смыслах, визуально, музыкально, сюжетно и даже физически, высказывание. Которое, видимо, должно понравиться от противного, должно проникнуть под кожу и стать для зрителя столь же растянутым во времени и болезненным, как и для Каракса, опытом. Но нет, господин режиссер, переложить ответственность не получится.
Источник: